Как понятие о Преисподней влияет на наше мировоззрение?

Веками во всех подробностях расписывая наказания, мы толком не продумали, как устроен Рай.

Когда мне было лет 10-11, мы, несколько лет прожив в Чикаго, вернулись в Нью-Йорк, и мать стала брать меня с собой в церковь на 125-ой улице в Гарлеме, в небольшое, залитое солнечным светом помещение. Каждое воскресенье служба начиналась с торжественной процессии. Раздавались первые звуки электрооргана, один за другим с библиями в руках входили священники, за ними пастор, и начинали петь:

Аудиоверсия статьи: Podster | iTunes | YouTube | Скачать | Telegram | VK | Spotify

Песня, по идее, радостная: твердая уверенность в титуле Христа, исполнение в мажорном тоне, улыбки и выкрики, которые публика не в силах сдержать. Но порой, что в церкви, что уже дома в постели, я мысленно возвращался к строчке про Адские врата. Незадолго до этого скончался мой отец, и мне было интересно, где он теперь. Меня, конечно, уверяли, что на небесах, но уже тогда я понимал, что святым он не был. Временами я представлял, как отец, окутанный светом, предается бесконечному поклонению у престола божьего. Иногда, не без помощи учителей-иезуитов, я воображал, что он в Чистилище: со скучающим видом стоит в колоссальных размеров очереди — он и при жизни казался нетерпеливым. Допускал я и то, что отец попал в Ад, который тогда по большей части представлялся мне антиподом Рая, где не включают кондиционер.

Однако в песне речь не об этом: судя по тексту, Ад — это не только место для не самых достойных мертвецов где-то там под ногами, но и некая сила, которая управляет значительной частью мира вокруг и собирает войска на битву с добром. Перспектива отправиться туда и так пугала, а теперь, оказывается, Ад может завладеть тобой еще при жизни. «Се, сатана просил, — проповедовал иногда мой новый пастор, цитируя слова Иисуса апостолу Петру, — чтобы просеять вас как пшеницу…». Я и о войне-то не знал, а меня уже завербовали?

Чем старше становлюсь, тем меньше встречаю людей, которые переживают (если вообще в это верят) из-за того, что после смерти их, по выражению Скотта Брюса, автора свежего и, надо признать, пугающего сборника «The Penguin Book of Hell», ждет «карательная загробная жизнь». Но Ад здесь, на земле, который, по заверению пасторов, в итоге обязательно проиграет, никуда не исчез. В последнее время можно заметить всплеск его активности. Глобальное потепление так и хочется сравнить с геенной огненной. Появляются злые шутки, мол, во время последних и самых скандальных выборов президента мы все умерли и на первом же лифте отправились вниз, где и обосновались на постоянное место жительства. (Поищите в «Твиттере» «We are literally in Hell» ‘мы в буквальном смысле в Аду’, проникнитесь всевозможными сценариями).

Поминать Ад склонны не только либералы и защитники окружающей среды. В своей мрачной инаугурационной речи Дональд Трамп упомянул «истребление американского народа», после которого остались «проржавевшие заводы, разбросанные по стране, как надгробия», а также «преступность, банды и наркотики, которые испортили столько молодых жизней и украли у нашей страны так много нереализованного потенциала». Натуральный национальный апокалипсис. Царство Аида в Чикаго и на границе. Предшествующие поколения развивали понятие о Преисподней под впечатлением от страданий и лишений, которые познали на земле. А эти представления в свою очередь повлияли на наше понимание жизни. И влияют до сих пор.

Жизнь после смерти — это чулан в доме человеческого воображения, по которому наши предки любили водить экскурсии. У Гомера Одиссей плывет через Преисподнюю в поисках пути домой на Итаку. В одном из весьма полезных предисловий Брюс напоминает, что Преисподняя, согласно космологической географии Одиссеи, находится «не глубоко под землей, а на далеком темном берегу».

Жребий некоторых мертвых, как у великана Ориона, который и после смерти охотится на зверей, похож на печальный эпилог их жизни. Другим уготованы изощренные муки. Сизиф никак не закатит камень на вершину горы. Коршуны терзают печень насильника Тития. Тантал стоит в воде, которая утекает, только он пытается ее зачерпнуть, в тени деревьев, чьи ветви с плодами отклоняются, только он протянет к ним руку.

Затем Одиссей встречает персонажа с похожим опытом — великого героя древности, полубога Геракла. В силу двойственности своей природы после смерти он оказался разделен на две части: призрак смертного застрял в загробном мире, а «сам он» сладость блаженства вкушает на светлом Олимпе. Как старый вояка он вспоминает свой первый визит сюда. Сравнивая смертельно опасное путешествие Одиссея со своими знаменитыми подвигами, он, тяжко вздохнув, произносит: «Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играет?»

Аид, который сначала описал Гомер, а затем в «Энеиде» Вергилий, это еще не совсем Ад в духе пост-средневекового христианства, но один из его прародителей. Туда отправляются все умершие, и только те, кто при жизни вел себя дурно, подвергаются индивидуально подобранным пыткам. (Конечно, как и во всем, что касается греков и римлян, без ответа остается организационный вопрос: кто распределяет людей и откуда нам знать, что судья был справедлив?) В Book of Hell основной упор делается на западное и христианское понимание: Царство Аида, а также Геенну, где иудейские цари приносили детей в жертву богам, и Шеол, страну тьмы, которая ожидает всех нас согласно Библии иудеев, Брюс считает предшественниками христианских вечных мук. Кратко описаны более ранние и более туманные языческие представления древних египтян и шумеров. Джаханнам, место наказания в исламе, в книге не появляется совсем.

При такой родословной встреча Одиссея и Геракла наводит на мысли о некотором собирательном образе. Со времен античности в наших историях о Преисподней героями часто становятся преждевременно обреченные: Орфей, Эней, три отрока в пещи огненной, Иисус после распятия, невинный заключенный или задержанный без суда и следствия. Все они проходят через стадию безнадежности, а затем, щурясь, выходят к свету. Довольно практичный способ повествования. Как еще увлечь читателей или слушателей в богом забытые места? Конечно, рассказывая от лица кого-то похожего — того, кто попал в беду, но чудом спасся.

Этот сценарий недавно использовали (или, скорее, обыграли) авторы сериала «В лучшем мире», где четыре не очень хороших человека (такие определенно найдутся среди ваших знакомых) путешествуют по фальшивому Раю, а затем и всему космосу в попытках изменить чрезмерно строгие условия загробной жизни. Есть в этом сюжете и нечто философское: крайности земного существования неизбежно приводят к мыслям о высоких материях: справедливости, гармонии, возмездии, милосердии и наказании.

Великий поэтический пример неясности различий между земной жизнью и жизнью за гранью находим в «Божественной комедии» Данте. В начале рассказчик, «земную жизнь пройдя до половины», отклонился от праведного божественного пути и очутился «в сумрачном лесу». Этот лес, полный диких зверей и необузданных страхов, приводит невольного пилигрима к Вергилию, который выступает проводником через последующие суровые испытания и чья «Энеида», сама по себе краткое повторение «Одиссеи», выступила языческим прототипом «Божественной комедии». Первая песнь, которая, к сожалению, в Book of Hell отсутствует, воспринимается как своего рода психо-метафизическая карта, где отмечается замысловатый путь, по которому проблема отдельной личности уводит ее все дальше и все ниже к проблемам всего человечества. В конце концов блуждания Данте возвращают его на путь истинный, но только после того, как он в прямом смысле посмотрит в глаза вмерзшему в лед Дьяволу:

Гениальность сцены в последнем кругу Ада заключается в том, как Данте описал жуткие пасти Дьявола: передняя (большая и красная) терзает Иуду, предателя Иисуса, другие — Кассия и Брута, которые сговорились убить Цезаря. Если подумать, это трагично и чуть ли не трогательно: худшие грешники, каких только можно вообразить, обреченные на вечное пережевывание, — это те, кто был в тени успеха знаменитых друзей. Неуверенность в себе — склеп, немногим под силу преодолеть такой кризис среднего возраста. Фраза «оставь надежду, всяк сюда входящий» применима к некоторым пагубным привычкам разума не меньше, чем к Адским вратам. Первое неизбежно ведет ко второму.

Данте писал в начале 14 века и опирался на огромный материал о Преисподней из греческой, римской и, конечно, христианской литературы, богатой кошмарными представлениями об этом месте. Брюс включает отрывок из «Апокалипсиса Павла», апокрифа третьего века, который повествует о видении апостола из Тарса. Ангел предлагает проповеднику взглянуть на обиталище грешников. Тот видит «реку огня» и «многое множество мужчин и женщин, ввергнутых в нее одни до колен, другие до пупа, многие же по самое темя». Разный уровень погружения в пламя отражает степень порочности: полностью поглощены огнем те, «кто устраивал заговоры, замышлял злодеяния против ближних своих». Брюс приводит и притчу о богаче и бедняке из Евангелия от Луки. Оба умирают, и нищий попадает в Рай, «отнесенный Ангелами на лоно Авраамово», в то время как богач обречен гореть в Аду. Страдая, он молит о помощи. От его крика, который, как и миф о Тантале, отражен в знаменитых строках Кольриджа «Вода, вода, одна вода, / Мы ничего не пьем», кровь стынет в жилах: «Отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сём».

Все эти разные пророчества, и особенно самобытный цикл Данте — переход от внутреннего мира героя к фундаментальным законам, а затем через невыносимые мучения других, обратно к внутреннему миру — напомнили мне совершенно иное и более свежее описание духовного переживания, которое в сборник не попало. В автобиографии The Long Loneliness активистка католического движения, писатель Дороти Дэй вспоминает случай из своей юности до принятия крещения, когда она придерживалась левых взглядов: девушка участвовала в протесте перед Белым домом против жестокого обращения с заключенными суфражистками. На демонстрации Дэй и еще нескольких активисток арестовали, и они вместе объявили голодовку до тех пор, пока их требования не выполнят, а их самих не освободят. Спустя шесть дней, изможденная и потерявшая надежду, Дэй провалилась в долгий сон об отчаянии людей во всем мире. Ее сознание покинуло ослабевшее тело и было в тот момент с каждой страдающей душой, находящейся в заключении.

Дэй прямо не говорит, что побывала в Аду, но ее усилившаяся связь с бедными и людьми из низов повлияла на нее, как путешествие Данте по Преисподней: это помогло ей выйти на дорогу к свету. Что еще больше ужасает, это видение показывает, как концепция Ада сформировала восприятие нашего времени. ГУЛАГ, газовые камеры, камеры смертников, тюрьмы часто воспринимаются и изображаются как новые варианты вечных мук. Эта тенденция существовала и до 20 века: вызывающим дополнением к Book of Hell могли бы стать несколько американских историй о рабстве.

К настоящему времени автор переходит в разделе под названием «Ад, который мы создали сами», куда входят рассказ журналиста Василия Гроссмана о концлагере в Треблинке и эссе заключенного Уильяма Блэйка, который убил сотрудника суда, пытаясь избежать заседания по делу о хранении наркотиков. «Все это правда! — пишет Гроссман. — Дикая, последняя надежда, что все это сон, рушится». Блэйк повествует о том, как сидел в так называемом специальном жилом блоке — проще говоря, в карцере (это эссе впервые появилось в сборнике рассказов той же тематики под названием Hell Is a Very Small Place). Воспоминания Блэйка почти такие же мрачные, как и у Гроссмана: «Смерть наступила бы быстро, если бы вы или государство собирались меня убить, а в одиночной камере я тысячу раз умирал внутренне».

Вера в существование классического Ада не исчезла. Это вам скажет и пастор в первой попавшейся церкви, и брошюра проповедника в метро, в которой Ад вспоминают через слово. Но христианскую концепцию Преисподней всегда критиковали как примитивное средство сохранения контроля. Некоторые духовные лидеры в надежде представить образ менее мстительного Бога пробовали сгладить углы, а то и вовсе упразднить Ад, что приводило к недовольству и волнениям среди их единоверцев. В начале года папа римский Франциск провел беседу с журналистом Эудженио Скальфари, 94-летним итальянским атеистом. Скальфари не делает записей в ходе бесед со Святым Отцом, а после встречи выступает с сенсационной заявлением: Франциск сказал, что «Ада не существует», а заблудшие души не томятся веки вечные, а просто «исчезают». Раз — и не стало.

Ватикан впоследствии отрицал, что папа говорил что-то подобное, но такое утверждение было бы вполне в его духе. Один из лейтмотивов папства понтифика Франциска — господство милосердия над наказанием. Он неустанно повторяет, что в правильном понимании Ад — не место, а состояние: состояние удаленности от любви Господа, неизбежный недостаток свободы воли. В этом он вторит британскому теологу Клайву Стейплзу Льюису, который полагал, что Преисподнюю люди выбирают сами. «Врата Ада закрыты изнутри», — писал он.

Католики подвергли слова Скальфари критике такой силы, что их реакция даже показалась странной и несоразмерной. Разве современный верующий не хотел бы отказаться от этого устаревшего садистского барьера на пути к любящему Богу? Что за божество будет так решительно делить всех на друзей и врагов и вечно держать последних в опале? Отказ от Ада, и даже мысль о возможности такого отказа, могли бы принести облегчение.

За 50 лет до того, как Данте приступил к «Божественной комедии», противоположную точку зрения отстаивал Святой Фома Аквинский. В трактате «Сумма теологии», представляющем собой синтез философии Аристотеля и христианского учения, он защищал идею о существовании Ада и настаивал на том, что его нужно не считать недостатком, а воспринимать как благо. Более того, по его мнению, благословенные души, попавшие в Рай, должны, посредством какой-нибудь вселенской системы наблюдения иметь возможность видеть обитателей Преисподней (представьте себе самый длинный и неинтересный сезон «Большого брата»), восторгаясь судьбой последних. Поскольку наказание Господа всегда безукоризненно справедливо, с самого верха должен открываться вид на нижние уровни, где творится божественная справедливость. «Чтобы усилить счастие святых и они усерднее воздавали почести Господу, им нужно позволить наблюдать за страданиями обреченных», — писал Фома Аквинский.

Знаю, звучит ужасно. А разве современное правосудие работает не так? Способов узнать об оплошностях своих сограждан немало: арест имущества, реестр судимостей, фото арестованных, скриншоты неудачных статусов в социальных сетях. А камера в зале суда? А те американцы, для которых даже легкая критика в сторону полиции приравнивается к ереси? Можно рассматривать их как светских фомистов, которые воспринимают обычную свободную жизнь так же, как их предки — райское блаженство. Награда перестанет быть желанной и стоящей, если система, которая ее гарантирует, вдруг окажется пустышкой.

Несколько лет назад священник, служивший в моей церкви, которая из комнатки на 125-ой улице перебралась в помещение фонда Elks и любительского театра в нескольких кварталах к северу, начал писать в «Фейсбуке», что изучил Библию и считает, что никто не будет обречен на вечные муки. Он выучил иврит, арамейский и греческий, на которых написано Священное Писание, и пришел к выводу, что слова, которые часто переводят как «Ад», скорее, имеют более широкое значение и обозначают загробную жизнь вообще, или в худшем случае обычные внутренние страдания после совершения намеренного злодеяния. В Евангелии от Иоанна Иисус обещает, что после смерти и воскрешения «всех привлечет к Себе»: и самых безупречных, и абсолютных подонков, забыв об изнасилованиях, убийствах и рабстве. Распятия на Кресте оказалось достаточно, чтобы искупить грехи всего человечества.

Священник хотел обсуждения, и он его получил. Взбешенные собеседники спорили с ним, дни напролет строча один едкий абзац за другим и оставляя отсылки к Писанию. Под его статусом разворачивались комментарии: длинные свитки с именами мертвецов вне зависимости от того, куда они в итоге попали. Одни спорили с ним после службы по воскресеньям. Другие «отписывались» в широком смысле этого слова и жили дальше. Вскоре он ушел из этой церкви и основал свою собственную с более либеральными взглядами. Он выражал сожаление и гнев в адрес тех христиан, чей так называемый Бог — жалкий истязатель, пока небольшая группка его прихожан не разбежалась. Как выяснилось, чтобы удержать людей в церкви, одной гарантии спасения мало. Вся эта история с отсылками к тексту Писания напоминает недавнюю пьесу Лукаса Нейта «Христиане», где пастор выступает против идеи о существовании Ада, но вместо облегчения люди погружаются в бесконечные толкования. «Господь говорит мне, что ты выступаешь против Слова Его», — выкрикивает кто-то во время службы.

Тот священник не был одинок в своих взглядах. Греческий теолог и Отец Церкви Ориген Адамант, родившийся в конце второго века н. э., был убежден, что в конце концов всех пощадят. (Его более известный коллега Августин Гиппонский яростно противостоял этой идее и в этом долгом споре в итоге победил.) Почти две тысячи лет спустя швейцарский теолог Ханс Урс фон Бальтазар очень деликатно высказался на ту же тему. В книге с очень удачным названием «Есть ли надежда, что все будут спасены?», он указал, что нельзя с уверенностью сказать, ни что Ад стоит пустой, ни что там — как в зарождающемся пригороде — почти никого нет, однако есть основания хотя бы надеяться на это.

Недавно священник и исполнитель госпелов Карлтон Пирсон, чье признание среди прихожан пятидесятнической и евангелической церквей свело его с Джорджем Бушем-старшим и Биллом Клинтоном, заявил, что больше не верит в идею вечной разлуки с Богом. Геноцид в Руанде, сказал он, не дает ему поверить, что все эти невинно погибшие, некрещеные люди будут гореть в Аду. Пирсона подвергли осуждению и порицанию со всех сторон — с тем же успехом его могли отлучить от церкви. Сейчас он называет свое учение метадесятническим и, подобно гуру, проповедует «расширенное сознание, всеобъемлющую любовь и самореализацию». «Нетфликс» снял о священнике фильм с Чиветелем Эджиофором в главной роли, где он изображен как герой, сражающийся с ограниченными и помешанными на наказаниях церковниками.

Я восхищаюсь универсалистами, но до определенной степени. Меня по-прежнему больше волнует Ад внутри каждого человека, чем тот, который меня однажды приютит (меня Сатана уже разок-другой просеял). Один из моих кошмаров — закончить как Сатана Мильтона, чье отсутствие в Book of Hell — грубейшая ошибка Брюса. В «Потерянном рае» в поисках Адама и Евы он приходит в Эдем, уверенный, что сможет облегчить свои страдания и сделать из Ада дом лишь силой воли. Окруженный новосозданной красотой, он еще острее чувствует свою отвратительность:

Сатана неразрывно связан с Преисподней, страдания следуют за ним, куда бы он ни шел.

Но чаще я возвращаюсь к вопросам Дороти Дэй: почему одних арестовывают, а других нет? Почему «наименьшие братья» попадают в Ад, а самые богатые и могущественные идут по жизни без нареканий и вопросов, оставляя после себя Бог знает что? В этом скрывается жестокий парадокс: чем более светским становится наше представление о Преисподней, тем чаще в нее попадают бедные, отвергнутые, ненужные люди. Похоже, неправильно понимается нравственное наполнение этого понятия. Центры задержания для детей на границе США и Мексики при всем своем гротеске Адом не являются, однако они хороший предлог для его существования — чтобы те, кто их создал, однажды получили по заслугам.

Концепция кармы в контексте одной человеческой жизни кажется привлекательной, но не работает: слишком часто грешники поживают вполне себе ничего. Несмотря на все варварство Ада, немыслимые сроки отбывания наказания, несправедливые и узколобые правила приема, там, по крайней мере, оказывается хотя бы часть тех, кто этого заслужил. О каком правосудии, настоящем или воображаемом, можно говорить без этого? Цель самых активных общественных движений — Occupy, #MeToo, Black Lives Matter — возмездие. Подлые банкиры, насильники, полицейские-убийцы — пусть они наконец получат по заслугам. Но удовлетворение от мести приходит медленно, если приходит вообще. Плохие парни возвращаются на сцену, садятся за письменный стол, заступают на дежурство.

Всем этим инициативам противоположно по духу движение за отказ от тюрем, которое можно считать чем-то вроде светского универсализма. Главный аргумент этого движения — соединяя правосудие и наказание, мы лишь добавляем жестокости в этот мир. Те из нас, кто верит в объективную мораль, но вздрагивает, представив вечные муки, должны пересмотреть свои взгляды на тюрьмы, в частности, на пожизненное заключение и одиночные камеры, где мучился Уильям Блэйк и многие другие. Можно ли представить себе новую систему правосудия, в которой во главе угла будет милосердие, а не угроза наказания? Одна из самых известных участниц и теоретиков движения, педагог и общественная активистка Анджела Дэвис утверждала: «Призыв отказаться от тюрем вдохновляет на борьбу за совершенно иное устройство общества».

Чтобы перенаправить наше воображение, а заодно и представление о хорошей жизни на земле в сторону Рая, необходимо произвести революцию в человеческом мышлении. Как вновь и вновь демонстрирует Book of Hell, расписывая во всех подробностях наказания, мы толком не продумали, как устроен Рай. Возможно, его совершенство пока недоступно нашему пониманию, и мы невнятно мямлим, не в силах описать его в деталях. Или же нас просто пугают последствия. Возможно, пора услышать пророка Исайю и освободить пленных.

Изобразить Ад гораздо проще. Недавний доклад ООН по глобальному потеплению с пугающей прямотой прогнозирует мировую катастрофу при отсутствии организации и сотрудничества между странами. Тем временем, по научению Трампа, Агентство по защите окружающей среды распускает экспертную комиссию по загрязнению воздуха. Без сомнения, это катастрофа. Для оптимизма нет особых причин, и это попросту несправедливо: последствия ощутят даже самые преданные защитники окружающей среды и борцы с выбросами углекислого газа, не говоря уже о тех, кто не имеет возможности контролировать, что и как они потребляют. Но это тот редкий случай, когда связь причины и следствия, безответственности и плачевного положения дел, греха и наказания очевидна. Люди сеют уголь, а пожнут бурю. Разогреют атмосферу — растают ледники, и пусть текут они как поток неиссякаемый. Сначала грядет потоп, за ним огонь. Сейчас наши поступки важны как никогда.

Оригинал: The New Yorker
Автор: Винсон Канингем

Переводили: Инна Игнатенко, Мария Елистратова, Ирина Черняева, Екатерина Кузнецова
Редактировал: Александр Иванков

Понравилась статья или подкаст? Поддержи проект:
Patreon patreon.com/newochem
Сбербанк 5469 4100 1191 4078
Тинькофф 5536 9137 8391 1874
Рокетбанк 5321 3003 1271 6181
Альфа-Банк 5486 7328 1231 5455
Яндекс.Деньги 410015483148917
PayPal https://paypal.me/vsilaev