Насилие в семье и быту

Насилие в семье и быту

К бурно обсуждаемому проекту закона «о семейно-бытовом насилии»

Никита Поздняков 

Никто не спорит, что насилие встречается и в семьях, и в быту. К сожалению, природа человека такова, что насилием пронизана вся история. И если уж в Думе кого-то обезпокоило семейно-бытовое насилие, то логично было бы заняться прежде всего информационным насилием, финансово-экономическим, производственным, а далее и армейским, и таможенным, и врачебным, и торговым, и учебным (школьным, институтским), и сектантским, и т. д. и т.п. Как же можно упускать все эти «отрасли насилия»?! Что, разве каждый из нас не сталкивался, например, с чиновничьим безпределом, с жилищно-коммунальным давлением? И получается, что надо принимать ещё тысячу разных законов о насилии. Парадокс? Нет, скорее чушь полная. Все эти виды насилия, не исключая и семейно-бытовое, УЖЕ ОГОВОРЕНЫ в уголовных и гражданских кодексах – нужно лишь неукоснительное следование их предписаниям. А правоохранительным органам – добросовестное исполнение своих обязанностей по охране наших прав, свобод, здоровья и самой жизни.

Хочется более конкретно разобраться: что за этим стоит, и что же это такое – насилие, особенно семейно-бытовое? Так ли уж страшен рогатый, как его малюют?

Прежде всего, надо отметить, что в обществе давно выработалось устойчивое отношение к насилию как к чему-то безусловно отрицательному – «навязыванию чужой воли силой». Расхожее мнение: «Насилие – это всегда плохо, и никакими рассуждениями его не оправдать».

И в то же время мы чётко осознаём, что, например, насилие на войне по отношению к агрессору, вплоть до его уничтожения, – дело благое, что жёсткий силовой отпор преступнику, хулигану тоже оправдан. А что нам, например, говорят словари?

Ожегов С.И.: «Насилие – 1. Применение физической силы к кому-нибудь. 2. Принудительное воздействие на кого-нибудь, что-нибудь. 3. Притеснение, беззаконие (книжн.)».

Даль В.И.: «Насилие и насильство – принуждение, неволя, нужа, силованье; действие стеснительное, обидное, незаконное и своевольное». (Нужа – бедность, крайность, неволя, тяжкая, горькая жизнь, недостаток в самых необходимых житейских потребностях).

Юридический энциклопедический словарь (1984 г.): «Насилие – в сов. праве физическое или психологическое воздействие одного человека на другого, нарушающее гарантированное Конституцией СССР право граждан на личную неприкосновенность (в физическом и духовном смысле). Физическое насилие выражается в непосредственном воздействии на организм человека: нанесение побоев, телесных повреждений, истязаний различными способами (в т.ч. с применением каких-либо предметов и веществ) и т.д. Психологическое насилие заключается в воздействии на психику человека путём запугивания, угроз (в частности, угроз физической расправой), чтобы сломить волю потерпевшего к сопротивлению, к отстаиванию своих прав и интересов. Психологическое насилие может привести к нервному или даже душевному заболеванию».

Философская энциклопедия: «Насилие – общественное отношение, в ходе которого одни индивиды (группы людей) с помощью внешнего принуждения, представляющего угрозу жизни вплоть до её разрушения, подчиняют себе других, их способности, производительные силы, собственность; узурпация свободной воли в её наличном бытии».

Большая советская энциклопедия (БСЭ): «Насилие – применение тем или иным классом (социальной группой) различных, вплоть до вооружённого воздействия, форм принуждения в отношении других классов (социальных групп) с целью приобретения или сохранения экономического и политического господства, завоевания тех или иных прав и привилегий». И далее – в духе К. Маркса и теоретиков большевизма.

Как видно, почти везде насилию присвоено стойкое негативное качество, портящее жизнь людям. Правда, в марксистском определении (БСЭ) всё же имеется оттенок положительного смысла – при условии, если насилие совершает революционный класс. А вот если насилие идёт из лагеря контрреволюции – тогда, безусловно, плохо. В подобном духе рассуждали, например, В. Ленин, Л. Троцкий.

Этот, пусть и весьма примитивный, довод, по крайней мере, наводит на мысль, что само насилие может быть разным. И, как показывает сама жизнь, цель насилия, средства и мера насилия тоже бывают разные. Во всех определениях насилия ключевым является понятие принуждения. А оно ведь бывает как во вред, так и во благо.

С морально-правовой точки зрения прекрасный анализ и толкование дал насилию великий русский философ и юрист И.А. Ильин. Но и он как бы стесняется прямо зафиксировать положительную сторону понятия «насилие» для некоторых, и довольно частых, жизненных ситуаций, вводя термин «заставление». Хотя по сути своей это тоже насилие – но насилие «правое» в отличие от «неправого».

Понятие насилия неразрывно связано с понятиями добра и зла. Также насилие всегда прямо или косвенно сопряжено с грехом: это или грех самого насилия («неправое» насилие) или применение насилия (принуждения, наказания) другого за его грех – «правое» насилие. И во втором случае можно привести массу примеров, когда насилие как наказание вполне оправдано – и легально, и легитимно.

Обратимся к философской трактовке понятия насилия. По этому поводу написано и сказано очень много. Эту тему, в частности, подробно разрабатывал современный философ и социолог А.А. Гусейнов. В своих статьях он использовал высказывания и труды многих мыслителей, от древности и до наших дней (Анаксимандр, Аристотель, Кант, Гегель, Гоббс, К. Маркс, Л. Толстой, Поппер Р. Шпееман и др.) – и в них находил, в основном, рассуждения против насилия, как такового, отказывая ему в какой-либо моральном оправдании.

Однако и он отмечает, что «рассмотрение насилия как разновидности властных отношений позволяет отличать его от других форм принуждения – патерналистского и правового. Патерналистское и правовое принуждения характеризуются тем, что на них получено (или предполагается, что могло бы быть получено) согласие тех, против кого оно направлено. Поэтому сопряженное с ними внешнее воздействие (а оно неизбежно присутствует и в том и в другом случае) считается легитимным насилием; это своего рода частичное насилие, полунасилие» [Гусейнов А.А. Понятия насилия и ненасилия // Вопросы философии. 1994. № 4. С. 35-41]. То есть всё-таки – насилие. Но легитимное.

И тем не менее, далее А. Гусейнов, рассматривая случаи, казалось бы, оправдывающие некоторые формы насилия, всё-таки отказывает им в моральной аргументации: «Общественное сознание, в том числе и этика, допускают ситуации нравственно оправданного насилия. Считается, что насилие оправдано, по крайней мере, в двух случаях: тогда, когда оно а) предотвращает другое насилие, и б) осуществляется во благо тех, кто подвергается насилию. По поводу первого из них следует сказать следующее. … Ложность данного аргумента состоит в том, что противонасилие мыслится как упреждающее насилие. В действительности оно таким не является. До тех пор, пока насилие не совершено, мы никогда не можем с безусловной достоверностью утверждать, что оно будет совершено. Даже тогда, (рассуждал Л.Н.Толстой) когда мы убиваем преступника, который уже занёс нож над головой ребенка, это убийство нельзя назвать упреждающим, ибо нельзя полностью исключать того, что преступник в последний миг мог бы передумать или в силу каких-то иных причин отказаться от своего намерения. Пока насилие не совершено, то в лучшем случае можно говорить, что предотвращается возможное, вероятное насилие.

Второй аргумент также является принципиально уязвимым. … Одна из важнейших нравственных истин гласит, что нельзя внешним образом осчастливить человека. Принимать нравственные решения за другого невозможно. Поэтому лишено какого-либо смысла в рамках нравственно зрелых отношений говорить о насилии во благо другого» [Там же].

При всём уважении к литературному таланту Толстого нельзя не отметить юридическую ничтожность и прекраснодушность его рассуждения. Преступник, занёсший нож над головой ребенка – это несомненный тревожный сигнал посторонним, свидетелям, это санкция на активное вмешательство их (правое насилие) для предотвращения убийства ребёнка, вплоть до уничтожения самого преступника. Даже если, по Толстому, в последний миг преступник передумает, жёстко пресечь его действия необходимо – потому что насилие уже началось и состоялось: схваченный ребёнок и занесённый над ним нож – это уже преступление и насилие. И нельзя дать ему продлиться. «И чтобы другим впредь было неповадно». (Обратим внимание на тонкость: ведь и сам Толстой всё же использует термин «преступник»!)

А что касается второго возражения – то ведь, например, воспитательное насилие для провинившегося ребёнка в семье предпринимается именно ему во благо. Мы уж не говорим о случаях насильственного удержания члена семьи от суицида.

Интересен и следующий пример Гусейнова: «Самое сильное и до настоящего времени никем не опровергнутое возражение против насилия заключено в евангельском рассказе о женщине, уличенной в прелюбодеянии и подлежащей по канонам Торы избиению камнями. Как известно, в том рассказе Иисус, призванный фарисеями осуществить правосудие, предложил бросить первым камень тому, кто сам безгрешен. Таких не нашлось. Иисус сам также отказался быть судьей. Смысл этого рассказа состоит в том, что никто не обладает привилегией выступать полномочным представителем добра и указывать, в кого бросать камни» [Там же]. Но философ упускает здесь важное завершение этого евангельского примера: «Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8: 11). Он не осудил женщину, но всё же грех назвал грехом. А за словами «впредь не греши» скрыт грозный смысл: если будешь продолжать грешить, то ждёт за гробом такое воздаяние, против которого бледнеет любое земное насилие.

Предвидя возможные возражения и как бы выдавая самому себе индульгенцию на право быть неоспоренным, философ пишет: «Насилие невозможно аргументировать этически. В то же время оно невозможно без такой аргументации. Квазивыходом из этой антиномии является моральная демагогия. Она как бы этически обеспечивает насилие. Суть моральной демагогии, как мы видели, как раз и состоит в том, что определённые субъекты узурпируют право выступать от имени добра, а своих оппонентов помечают черной меткой, превращая их тем самым во врагов. Сам факт моральной демагогии создает духовную ситуацию, в которой насилие оказывается больше чем допустимым злом, оно становится прямой обязанностью» [Гусейнов А.А. Понятие насилия // Философия, наука, цивилизация. М., 1999].

Совсем необязательно и даже некорректно любое возражение уважаемому философу называть демагогией. Каждый человек сталкивается в жизненных ситуациях с активным или пассивным насилием в той или иной форме. Часто он оказывается или подверженным насилию со стороны или сам вынужден применять насилие к другому, особенно в семье при воспитании детей. При этом он вовсе не «узурпирует право выступать от имени добра», не помечает своих оппонентов «черной меткой» и не превращает их тем самым во врагов. Наоборот, чаще всего родитель, наказывая провинившегося ребёнка, продолжает его любить (наказание как отрицающая любовь, по И.А. Ильину) и подсознательно сам переживает факт насилия. Многие родители по прошествии конфликта и наказания даже просят у детей прощения – и, как правило, получают в ответ понимание и ответное раскаяние, – и смеем заверить, что это даже укрепляет семьи. А вот как раз многие «квазифилософские» доводы против таких форм насилия можно назвать демагогией. Сама жизнь этически аргументирует эти формы.

Пацифизм и ложный поверхностный гуманизм никогда не прекращал своей разрушительной деятельности. Может быть, только в годы тяжёлых военных испытаний на фоне общего патриотического подъёма он стыдливо прятался, с тем, чтобы в более спокойное время вновь приняться за расшатывание морали и права. Так было и во времена Пушкина и Жуковского, и Достоевский позже писал, например, о возмутительном сюсюкании светских дам с пленными турецкими головорезами; а в конце XIX века под крылом Л.Н. Толстого идейно оформилось целое течение «непротивленцев», которому с христианских позиций дал бой И.А. Ильин в своей работе «О сопротивлении злу силою».

Обычно противники насилия, по-сектантски выхватывая цитаты и примитивно их толкуя, ссылаются на указания: «люби всех», «не противься злому» (Мф. 5: 39), «все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26: 52). Внимательное прочтение этих евангельских изречений говорит совсем не об отказе борьбы со злом, а о формах этой борьбы. Не противься злому (имеется в виду – человеку) – то есть не следуй ветхозаветной мести: «око за око, и зуб за зуб». И если взявшие меч мечом погибнут, значит, есть два меча: меч неправедности – но также и меч справедливости, меч злодеяния – но также и меч кары.

Святоотеческая духовная практика учит различать отношение к греху и отношение к самому грешнику. Поэтому истинный христианский гуманизм предполагает любовь к грешнику – и одновременное осуждение его греха. Опять же вспомним вышеизложенный евангельский эпизод. Получается, что любовь имеет как бы две стороны, обусловливающие друг друга. Ильин вводит понятие отрицающей любви, той, которая не мирится со злом в человеке: «В один великий и страшный исторический момент акт божественной любви в обличии гнева и бича изгнал из храма кощунствующую толпу. Этот акт был и будет величайшим прообразом и оправданием для всех духовно и предметно обоснованных проявлений отрицающей любви» [Ильин И.А. О сопротивлении злу силою // Собр. соч. в 10 тт. Т. 5. М., 1999].

Можно утверждать, что изгнание Господом Иисусом Христом торгующих из храма было великой учительной и правовой санкцией на необходимость сопротивления злу силой. Он, изгоняя торговцев, бил их скот, опрокидывал лотки, рассыпал деньги и товары – и делал это из любви к этим же людям. Вот пример полной, всеохватной любви к человеку, действенно помогающей его вечному спасению, в данном случае – и через насилие.

В опубликованном проекте закона о семейно-бытовом насилии говорится и о насилии «психологическом», однако не поясняется его смысл. А это позволяет произвольно расширить его область на любые семейные ситуации и «законно» вмешиваться в них, грубо нарушая семейный уклад.

Как уже было сказано, семейно-бытовое насилие – и физическое, и психологическое – в своих крайних формах уже оговорено в уголовном и гражданском кодексах и не требует особого закона. А что касается «умеренного» психологического насилия – здесь существует масса оттенков, «полутонов», своеобразных и тонких ситуаций, когда уместнее говорить не собственно о насилии, а – точнее – о принуждении. При этом особое внимание должно быть уделено уже оговариваемым нами цели, средствам и мере принуждения (насилия, заставления).

Самый распространённый семейный пример: ребёнок ведёт себя неправильно – не слушается, капризничает, закатывает истерики. Конечно, не следует сразу хвататься за ремень или давать затрещины, нужно сначала попытаться понять причину такого поведения, попробовать переключить внимание ребёнка, отвлечь его, успокоить. А если это не помогает? Богатая практика свидетельствует, что в таких случаях всё же помогает розга, властный окрик, «постановка» в угол. И как часто в дальнейшей жизни от взрослых сыновей можно услышать: «Мало меня драли!» или «Надо было чаще мне ремня давать».

Моя выросшая внучка, например, при капризах и криках своей маленькой дочки берёт её за руку, отводит в другую комнату и говорит: «Вот посиди тут и подумай, как плохо ты себя ведёшь. А потом приходи к нам по-хорошему». И это действует. Насилие ли это? Либералы-пацифисты, конечно, завопят: «Насилие!! Надо действовать убеждением!». Они, видимо, не понимают или принципиально не хотят понимать, что иногда формой убеждения может быть и принуждение.

Другой типичный пример. Муж с женой обсуждают летние планы. Жена хотела бы вместе поехать к морю, а муж – в деревню к своей матери, помочь по хозяйству, да и отдохнуть «вдали от цивилизации». Возникает спор. Побеждает муж, и мудрая жена, избегая скандала, со вздохом соглашается ехать в деревню. Психологическое насилие? В чистом виде! Но так ли уж это трагично? Смириться ради согласия в семье – это достойно и не должно примитивно расцениваться как подчинение насилию. В следующий раз подобному «психологическому насилию» жены уступит муж, и всё будет спокойно и хорошо.

В противном же случае – с принятием закона о семейно-бытовом насилии – в семейные конфликты, кроме чисто бытовых, непременно подмешаются и юридические аспекты: Прав отец или не прав? Насилие или не насилие? Справедливо ли наказала мать? Не издевательство ли это? И т.д., и т.п. Вместо самокритичного анализа, послушания и повиновения – яд сомнения в авторитетности родителей, искушение пожаловаться на них «в инстанции».

Либеральное лобби всячески пытается протащить закон в Думе, а традиционно настроенная общественность, включая и Русскую Православную Церковь, активно сопротивляется. И реакция эта вполне объяснима: ведь с принятием такого «закона» усилится вмешательство чиновного аппарата в традиционный российский семейный уклад, а в самих семьях возникнут новые мотивы разлада уже и на «юридических» основаниях. Что, в конечном счёте, ведёт к разрушению семьи.

Поздняков Никита Иванович, публицист, капитан 1 ранга в отставке